Подмена имени
Материалы археологии убеждают в том, что архитектура как специальное умение восходит к дописьменным временам. Однако становление профессии — лишь органический элемент общего процесса эволюции культуры, и потому до того этапа, когда идея профессии закрепилась в качестве культурной нормы, невозможно говорить и об архитектурной профессии. Общепринятая идея разделения труда помогает мало: мы достаточно рано сталкиваемся с ситуацией, когда разделение труда было чрезвычайно дробно не только в хозяйстве страны, но и внутри организации строительного дела, однако об архитекторе нет упоминания. До нас не дошли подробные документы Древнего царства в Египте, однако специалисты не сомневаются в том, что тексты Среднего царства в общем верно воспроизводят образцы, восходящие к глубокой древности. Так, в списках мастеров Фиванского некрополя (XV в. до н. э.) мы обнаружим рисовальщиков и резчиков рельефов, скульпторов и золотых дел мастеров, скульпторов-плотников и еще медников,1 камнесечцев и отдельно от них камнерезов… Зодчих в списках нет. Более внимательный анализ документов показывает, что все функции архитектора исполнялись «начальником рисовальщиков», который в отдельных случаях именуется и писцом.
Вопросам планирования будущей царской гробницы придавали столь большое значение, что как выбор места, так и утверждение плана производились высшим сановником с титулом «управитель работ в месте Правды на Западе Висе», — модернизируя, именно его следовало бы назвать Главным архитектором фараона. Однако говорить о выделенном архитектурном проектировании еще невозможно: образцы столь давно и тщательно отработаны, что мы имеем дело скорее с расчетами и планом организации работ, включая сюда все виды довольствия мастеров.
В одной из надписей сообщается, что в середине правления XX династии «писец… исполнил письменно план царской гробницы». По имени этого «писца» удалось точно установить, что он — ведущий рисовальщик, руководивший работами при сооружении гробниц шести фараонов подряд. Состав проекта включал определение общего размера гробницы, размеров помещений и коридоров, назначение и поименование отдельных помещений и (отсюда их форма в плане и разрезе), 2 сюжеты изображений и их композиции.
Заметим, что «проект» был на письме обозначен иначе, чем «совершаемая работа». Процесс высекания и оформления гробницы тем самым отделен от процесса ее «проектирования», хотя он и осуществляется под руководством одного и того же лица. Среди исполнителей выделяется особо «установитель колонн» как мастер, по-видимому, наивысшей квалификации, которого можно было бы на современном нам языке назвать прорабом. И все же, хотя мы и встречаем гробницы лиц, часто названных в исторических изданиях архитекторами, в действительности они всегда обозначены как или «производители работ», т. е. сановники, или как ведущие рисовальщики.
Вот, к примеру, интереснейший отрывок из жизнеописания вельможи Уны, служившего фараонам VI династии (XXIV в. до н. э.):
«Его величество посылал меня в Хатнуб доставить большую жертвенную плиту из хатнубского алебастра. Я спустил для него эту плиту, выломанную в Хатнубе, в течение всего лишь семнадцати дней… я построил ему грузовое судно из акации в шестьдесят локтей длины и тридцать локтей ширины, причем постройка заняла всего лишь семнадцать дней… Я причалил благополучно у пирамиды… Его величество послал меня прорыть пять каналов в Верхнем Египте и построить три грузовых и четыре перевозочных судна…»Из долгого повествования мы узнаем, что тот же Уна направлялся в военные экспедиции, т. е. играл ключевую роль доверенного комиссара, организующего деятельность специалистов, мобилизуемых согласно разверстке. Уна — не более автор построек, чем брат Хеопса Хемон, в надписях на блоках «разгрузочной камеры» названный строителем великой пирамиды.
Ни малейших изменений за тысячелетие: строителями именуют себя и вельможи, и сам фараон, как, скажем, Рамзес III: «Устроил я колодец весьма большой в стране Айн, причем был он окружен стеной как
горой песчаника из двадцати слоев в основании и 30 локтей в высоту, и с бастионами. Его дверные косяки и двери были сооружены из кедра, их замки с засовами — из меди…» Что касается самих архитекторов, то, вопреки недавним еще представлениям, обучение передавалось не от отца к сыну, но от учителя к ученику. Отцы и впрямь стремились передать сыновьям свое умение, но получение должности зависело от канцелярии фараона. Это естественно, так как все работы, включая сооружение и гробниц, и усадеб вельмож, осуществлялись всегда по единому государственному плану, свободного рынка труда не существовало, тогда как центральная бюрократия тщательно следила за числом тех, кто назначался на должность «начальника рисовальщиков». Впрочем, медленная, но неуклонная эволюция привела в XIV в. до н. э. к тому, что важная профессия рисовальщика обособилась, наконец, от прочих.Камнесечцы же при этом спустились до статуса «людей».
Вопреки давно устаревшим историческим концепциям, согласно которым все великие цивилизации древности было принято называть рабовладельческими, рабы там хотя и были, но в относительно малом числе — в роли домашней прислуги или на тяжелых работах в шахтах.
В Месопотамии мы обнаруживаем совсем иную социальную действительность, чем в Египте, где не было денег. В оазисах между Тигром и Евфратом были развиты товарно-денежные отношения, не было тотальной бюрократизации жизни, был в зачатке рынок простого и сложного труда и писаный закон. Закон регулировал также и деятельность архитектора-строителя, что видно из Кодекса Хаммурапи: «Если строитель построил дом человеку и завершил его, то за один cap дома он (домовладелец) должен дать ему в подарок 2 сикля серебра…. Если он погубил имущество, то все, что он погубил, он должен возместить и так как дом, который он построил, он не сделал прочно и тот рухнул, он должен отстроить дом. Если строитель построил человеку дом и работу свою не укрепил, и стена обрушилась, этот строитель должен укрепить стену из собственных средств».
Что же касается крупных строительных программ, где естественно предположить деятельность профессионального архитектора, аналогичную его египетскому коллеге, то здесь, как и в Египте, в роли зодчего мы встречаем царя — «вечная» традиция, закрепившаяся в средневековой культуре почти до ее конца. Вот надпись на стеле 691 г. до н. э., достаточно содержательная, чтобы привести ее целиком:
«В те дни дворец, что внутри Ниневии, я сделал своей резиденцией, наполнил его роскошью всем людям на удивление.
Задний дворец, который для размещения гарнизона, содержания лошадей и хранения всякой всячины велели построить цари прежние, предки мои, — террасы у него не было, жилые помещения малы, некрасив вид, фундамент его обветшал от времени, ослабла его основа, обрушились башни, — дворец этот целиком я разрушил…
Место прежнего дворца я оставил и на лугах, которые до самого берега реки, землю взял. Террасу я повелел насыпать, на 120 рядов кирпича я сделал ее выше.
В подходящий месяц, в благоприятный день на террасе той, по замыслу моему искусному дворец из мрамора и кедра на хеттский манер, который был много больше, превосходнее и прекраснее, мастерством моего умелого зодчего я велел соорудить …» Отметим это «на хеттский манер» — подобно иудейскому царю Соломону, привлекшему тирского зодчего Хирама для возведения храма в Иерусалиме, разрывая с традицией, вавилонский царь должен был воспользоваться услугами хеттского мастера. При сложных отношениях великих держав древности, когда годы войны сменялись десятилетиями «вечного» мира, это было вполне осуществимо. Помимо дворцов и укреплений Ниневии, Синахериб осуществил строительство сложной системы водоводов, среди них 20 км подземного водопровода к юроду Арбеле и канал длиной 50 км, впервые в истории пересекший реку мостом из пяти стрельчатых арок — прообраз римского моста-акведука Пон дю Гард.
Итак, «умелый зодчий» уже обозначен, обозначено его мастерство, его способность строить по новому, заимствованному у хеттов, культурному образцу.
Судя по изрядному размаху строительной деятельности Синахериба, этот зодчий вряд ли был только один. Более того, по некоторым документам, мы знаем, что, во всяком случае в Вавилоне, умение архитектора вполне уже обособилось от умения каменщика: «Мина-ана-Белдан… отдал раба своего Ина-Набу-ултараха для обучения домостроительному делу на восемь лет». Даже принимая во внимание, что обучение непременно включало в себя работу домашним слугой, срок непомерно велик, если иметь в виду скудость конструктивных приемов в Месопотамии: необожженный кирпич и свод по кружалам.
Точно такую же картину мы обнаруживаем и в великих цивилизациях Индии и Китая. Там тоже роль созидателя принадлежит владыке, а отдельные роли «старшего над каменщиками» и производителя работ чаще всего трудно развести. Только греко-римская античность впервые дает нам особое представление об архитекторе как носителе знаний и умений,которые меняются со временем достаточно существенно, но в каждый момент времени бывают определены относительно четко. Однако вопрос о компетенциях архитектора на протяжении античной истории не имеет общего ответа. В каждом отдельном случае, даже для одного и того же архитектора, вопрос решается особым образом.
Да, при строительстве особо важнейших сооружений на афинском Акрополе между властью и архитектором могли устанавливаться прямые личностные отношения (Фидий и, наверное, Иктин входили в кружок доверенных друзей Перикла), но это отнюдь не правило. Обычно же обязанности посредника между архитектором и властью исполняли особые чиновники: агораномы и астиномы в Греции, эдилы и цензоры в Риме. Именно эти выборные лица несли всю полноту ответственности за сохранность имевшихся построек и создание новых. Они-то и представляли проектную программу на утверждение властям, тогда как архитектор оказывался в роли изготовителя «технической документации» и, главное, производителя строительных работ.
Увы, наши знания об этой эпохе столь отрывочны и столь неполны, что рисковать обобщениями невозможно. До самой эпохи эллинизма у нас нет даже уверенности в том, что архитектура могла обеспечить мастеру средства к существованию в той мере, как, например, врачу. Далеко не каждый полис и в эллинистическое время считал необходимым иметь на жалованье хотя бы единственного постоянного архитектора. Мы тем не менее достоверно знаем, что городской архитектор был в Родосе, но лишь о Кизике Страбон сообщает: «Город Кизик соперничает с первыми городами Азии по величине, красоте и мудрому законодательству как для мирного, так и для военного времени. Он построен, кажется, по тому же плану, как и город родосцев, массилийцев и древних карфагенян… Город держит трех архитекторов, ведению которых подлежат общественные здания и орудия».
Подчеркнем: речь идет уже об эллинизме, когда сам городской архитектор выполняет функции военного инженера в первую очередь. На острове Делос была найдена длинная запись 279 г. до н.э., позволяющая представить тщательность сметного дела и организации работ при строительстве храмов:
«Следующие работы мы, вместе с нашим архитектором и нашим попечителем работ, избранными народом, сдали с подряда на основании постановления народного собрания и договоров. В храме Аполлона, в передней части перистиля, сделать пятнадцать кессонов на потолке взяли с подряда Фаней, сын Канка, и Писибул из Пароса, за каждый кессон 300 драхм, с условием, что они сами доставят все нужное для работ, кроме дерева. Им мы выдали, по указанию архитектора и попечителей, первую выдачу денег в размере 2250 драхм; по выполнении половины работы, на основании договора, мы дали им вторую выдачу, 1800 драхм; когда они закончили работу и сдали ее в полном порядке по условию, мы отдали им, по указанию архитектора и попечителей, десятую часть — 450 драхм. Никону, подравнявшему верхнюю часть стены храма Аполлона,был в Родосе, но лишь о Кизике Страбон сообщает: «Город Кизик соперничает с первыми городами Азии по величине, красоте и мудрому законодательству как для мирного, так и для военного времени. Он построен, кажется, по тому же плану, как и город родосцев, массилийцев и древних карфагенян… Город держит трех архитекторов, ведению которых подлежат общественные здания и орудия».
Подчеркнем: речь идет уже об эллинизме, когда сам городской архитектор выполняет функции военного инженера в первую очередь. На острове Делос была найдена длинная запись 279 г. до н.э., позволяющая представить тщательность сметного дела и организации работ при строительстве храмов:
«Следующие работы мы, вместе с нашим архитектором и нашим попечителем работ, избранными народом, сдали с подряда на основании постановления народного собрания и договоров. В храме Аполлона, в передней части перистиля, сделать пятнадцать кессонов на потолке взяли с подряда Фаней, сын Канка, и Писибул из Пароса, за каждый кессон 300 драхм, с условием, что они сами доставят все нужное для работ, кроме дерева. Им мы выдали, по указанию архитектора и попечителей, первую выдачу денег в размере 2250 драхм; по выполнении половины работы, на основании договора, мы дали им вторую выдачу, 1800 драхм; когда они закончили работу и сдали ее в полном порядке по условию, мы отдали им, по указанию архитектора и попечителей, десятую часть — 450 драхм. Никону, подравнявшему верхнюю часть стены храма Аполлона,вознаграждение 5 драхм. Линократу, сделавшему полочку на верхней части стены, 38 драхм». И т. д. — надпись чрезвычайно дотошна и потому длинна.
В доримскую эпоху, как уже отмечалось, только на острове Делос жилой дом частного владельца становится, наконец, объектом профессиональной архитектурной работы, тогда как любой каменщик мог
возвести подчеркнуто скромное жилище жителя Афин, не говоря о Спарте. В Риме конца республики и начала принципата масштаб такой работы увеличивается весьма заметно. Колумелла, современник Витрувия, естественным образом стремившегося всячески возвысить статус архитектора, в тексте, посвященном совсем иным предметам, оставил очень любопытную фразу: «Ведь и все архитекторы, которым необходимо знать правила обмеров, не находят нужным обмерять здания, построенные ими самими, считая, что одно отвечает их занятию, а другое лежит на обязанности тех, кто обмеряет готовую постройку и подводит итог всем произведенным расходам».
По письмам оратора Цицерона, страстно увлеченного строительством вилл, мы знаем, что он, как правило, имеет дело с несколькими архитекторами: «Ты меня спрашиваешь, почему я вызвал Хрисиппа; дело в том, что две мои лавки обрушились и к тому же в остальных обнаруживаются трещины, так что не только жильцы, но даже мыши выбрались из них. Все называют это бедствием, я же не считаю это даже и неприятностью… Впрочем, план постройки, который мне посоветовал Весторий и который он составил, так рассчитан, что этот убыток окажется мне выгодным».
В другом письме Цицерон упоминает и архитектора Клуация, которому он намеревался заказать поминальный храм в честь умершей дочери. По умным письмам Плиния Младшего, отправленного Траяном управлять далекой п эовинцией, мы узнаем, что во всей Вифинии никак не удается найти квалифицированного архитектора для строительства театра, терм, ремонта водопровода. Более того, Плиний дважды просит прислать архитектора, но император Траян, с готовностью выполняющий все, кажется, просьбы своего доверенного лица, в этом случае отвечает отказом: «Архитекторов мне едва хватает для работ, производимых в Риме и поблизости от него. В каждой провинции, однако, найдутся люди, на которых можно положиться; будут они и у тебя, только хорошенько поищи». На просьбу прислать архитектора-эксперта для осмотра он отвечал: «Не может быть, чтобы тебе не хватало архитекторов… не думай, что их ближе прислать тебе из Рима, когда даже к нам они обычно приезжают из Греции».
Действительно, в Риме и поблизости (в Остии) при Траяне строится немало, о чем шла речь в предыдущем очерке, и все же слова Траяна несколько озадачивают. Создается впечатление, что архитектор и во II в н. э. -достаточно редкое занятие.
Нет сомнения в том, что все функции архитектора отлично умеет исполнять военный инженер, входящий в состав штаба каждого из трех десятков легионов. При стандартизации задач и высоком умении исполнителей этого оказывалось достаточно и для того, чтобы построить город Тимгад в Африке, и для того, чтобы перегородить стеной перешеек между Британией и Шотландией или возвести мост над долиной реки Таг (Тахо). Создается впечатление, что для эллинистических царств и Рима остается постоянной ситуация, когда есть один Главный архитектор, доверенное лицо владыки, есть главные архитекторы городов или постоянных лагерей (каструм) легионов. Есть несколько помощников Главного архитектора и еще некоторое число профессионалов, обслуживающих частного заказчика и решающих при этом весьма скромные задачи. Об одной из таких задач повествует в своем романе «Аттические ночи» замечательный писатель Авл Геллий:
«Нас приняли, и мы нашли его лежащим на греческом ложе в кругу многочисленных сидевших вокруг него лиц, известных своими знаниями, происхождением или положением. Там же находилось несколько архитекторов, вызванных им для задуманной им постройки новой бани: они показывали ему нарисованные на пергаменте различные проекты бань. После того как он остановился на одном проекте, который должен был служить образцом, он спросил, сколько же может стоить вся предполагаемая постройка. Когда архитектор ответил, что потребуется, вероятно, не менее трехсот тысяч сестерциев, один из друзей Фронтона заметил: «Да еще пятьдесят тысяч на всякий случай». Стоимость показывает, что речь идет о скромном, отнюдь не публичном сооружении.
Неудивительно, что в роли архитектора чаще можно встретить «греческого», т. е. по-гречески образованного, раба или, чаще, вольноотпущенника, чем полноправного РИМСКОГО Гражданина, занятого как правило военной, политической или административной карьерой. В XIV письме к постоянному своему корреспонденту Аттику Цицерон упоминает: «До сих пор нет ни слуха, ни духа о Корумбе, вольноотпущеннике Бальба, имя его мне знакомо, говорят, что он очень хороший архитектор».
Зная ничтожно мало, мы все же имеем представление о том, что занятия архитектурой уже подверглись расщеплению на несколько видов. С одной стороны, уже относительно обособляется специальное, сугубо инженерное проектирование. Во всяком случае, оно может быть усмотрено в деятельности землемеров-громатиков или конструкторов акведуков.С другой стороны, наряду с явной вершиной профессионализма просматривается средний и даже низовой его пласт, на что сетует Витрувий, и что во многом толкает его к написанию трактата: «Когда же я вижу, что наука такой важности бросается на произвол неучей и невежд, и таких, кто не имеет никакого понятия не только об архитектуре, но даже об ее практике, я не могу не одобрять тех домохозяев, которые строят для себя сами» (Книга VI, 6). Надо полагать, отнюдь не Рабирия или Аполлодора имел в виду Марциал, предлагая в одной из своих эпиграмм такой совет: «Коль окажется мальчик тупоумен, пусть глашатаем будет или зодчим».
На протяжении всей античности и всего раннего средневековья архитектура — это все же не профессия, а занятие. Различие здесь не в качестве самой деятельности, даже не в ее обеспеченности умением или специальными знаниями. И то и другое уже в наличии. Дело в отсутствии постоянного спроса в таком объеме, который обеспечивал бы на практике целесообразность непрерывного воспроизводства умения, непрерывной передачи знания в рамках профессионального цеха. Архитектура все еще остается областью занятий индивидов. Именно поэтому вновь и вновь, как только спрос внезапно увеличивается или меняет содержание, когда выдвигается новая идейная программа, возникает острый дефицит. Такой была, скажем, ситуация в связи с переносом столицы империи к берегам Босфора — с формированием Неа Ромы, а в дальнейшем -Константинополя. Император Константин так отписывал племяннику: «Нужно как можно больше архитекторов. Но так как их нет, пусть твое высочество побудит к этим занятиям юношей лет восемнадцати, уже вкусивших свободные науки. Дабы приохотить их к этому, мы желаем, чтобы и они сами, и их родители были освобождены от повинностей, налагаемых на отдельных лиц, и чтобы самим учащимся было положено должное вознаграждение. Дано в шестой день до сентябрьских календ в Карфагене, при консулах Оптате и Павлине».
Архитекторов недостает в редкие, особые моменты истории, тогда как в нормальной практике спрос как раз таков, чтобы его можно было удовлетворить деятельностью немногих специалистов, передающих умение и знание одному-двум ученикам. Естественно, что период экономического упадка мгновенно вызывал замирание и даже местное пресечение деятельности (так пресекается умение на Руси после ордынских набегов XIII в.). Тем не менее необходимость если и не строить новое, то ремонтировать или перестраивать старое поддерживает архитектурно-строительное умение на некотором рабочем уровне, тогда как наличие «законсервированного» в текстах знания уже содержало в себе постоянную возможность его оживить, как только к тому возникали предпосылки.
Сведений относительно самого раннего средневековья ничтожно мало, но все же они есть. Так, в самое, казалось бы, «темное» время (VII в.) епископ Дезидерий из Кагора ищет и находит мастеров, способных устроить водовод к страдавшему от жажды городу. В текстах «отцов церкви», в хрониках рассеяны важные свидетельства: «Спустя менее года после закладки монастыря отправился Бенедикт морским путем в Галлию, чтобы найти там каменщиков, которые бы построили ему каменный храм по римскому обычаю, который ему уже давно полюбился… Он нашел каменщиков и привез их на родину… когда стройка шла к концу, выслал в Галлию, чтобы оттуда вывели ему мастеров по выработке стекла (витри факторе с)… Не только выполнили это, что им было поручено, но и познакомили народ английский с этим славным ремеслом». Зная немало подобных фактов, приглядываясь к миниатюрам, в которых «живут» строительные традиции античности, хотя и в резко сокращенном объеме, мы находим, что верно отображено использование простых механизмов. Мы уже меньше удивляемся, обнаружив, например, план перестройки аббатства Санкт-Галлен с квадратным модулем 40 х 40 футов (820 г.) или твердой рукой вычерченный план дворцового комплекса Карла Великого в Аахене (квадрат со стороной 360 футов, разлинованный еще на 16 квадратных модулей), столь явственно восходящие к римским прототипам.
Профессии еще нет, но профессионализм не исчез, а только «законсервирован» и словно ждет благоприятных условий, сопряженных с общим подъемом городского хозяйства, чтобы развернуться в полную свою мощность. Уже в X в., на заре новой урбанизации, миниатюрной моделью которой сразу стало строительство монашеских орденов, наряду с сокращенными и упрощенными списками трактата Витрувия, появляется уже новый трактат Эраклия под названием «Об искусствах римлян». В XI в. немецкий монах Теофил уже создал Scedulae Diversarus Artium, обширный трактат о разных искусствах. Все чаще переписывают античные и арабские ученые книги (переводы древнегреческих текстов и собственные сочинения), наконец, в XIII в. Роджер Бэкон составляет свой знаменитый список отчаянно смелых технических фантазий… В это именно время, словно из небытия, воскресает умение рационально планировать новые города: Монпазье с регулярными аркадами торговой площади, Уинчелси, Нейбранденбург… — так, в камне оживают старые книги.
В каждом листе из путевого альбома Д’Оннекура, в каждом из его комментариев проступает явное обособление профессии архитектора, но именно в это время укрепление профессионализма наталкивается на мощное препятствие. Им стала сама цеховая структура ремесел. Цех регламентирует все: получение заказа, правила его выполнения, оплату за детально расчлененные операции. Цеховые уставы донесли до нас эту регламентацию во всей полноте:
«Если кто-нибудь из нас работает на стороне, за пределами города, и к нему придет кто-либо из членов нашего братства с просьбой помочь в работе, а он не последует этому приглашению, то с него берется штраф… Каменщику же, имеющему собственный инструмент и могущему выполнять резные работы, нужно платить как плотнику… Печникам, делающим новые печи, платить то же, что и штукатурам… Каждый мастер плотничьего цеха, руководящий постройкой, имеет право держать на своих харчах не более двух работников или одного работника и одного ученика: если же для окончания взятого дела ему понадобится большее число работников, то он должен взять их из числа мастеров цеха». Это — из франкфуртского устава 1397 г., подтвержденного в 1425 и даже в 1534 году, т. е., казалось бы, в уже совсем иную эпоху.
В принципе ремесленный цех, самый смысл существования которого означал отказ различать замысел и результат его воплощения, препятствовал тому, чтобы архитектор мог осознавать себя кем-то иным, чем именно членом цеха плотников или каменщиков. Однако специфика строительных задач высокой и высочайшей нередко сложности сопротивлялась тому, чтобы приравнять архитектора бочару или ювелиру. Впрочем, до XV в. слова «архитектор» в употреблении нет, и речь всегда идет о мастере-каменщике (master mason в английских текстах, Baumeister — в немецких).
Расслоение самого занятия, о котором мы говорили на материале римской практики, оказывалось неизбежным. Относительное противопоставление профессиональной элиты, занятой фортификациями, строительством соборов или ратуш, мастерам и подмастерьям, занятым обыденным строительством, оказывалось неотвратимым процессом.
Благодаря огромной работе, которую провел Джон Харви, собравший сведения о почти четырех тысячах английских мастеров средневековья, мы получили возможность увидеть и названный процесс расслоения, и утверждение известной четкости наследования места в профессиональной элите. Это место оказывалось, как правило, совмещено с занятием важной должности при дворе, или длительным контрактом с князьями церкви, или, наконец, с ответственной должностью городского архитектора. Оставаясь в цехе, архитектор входил в то же самое время в другую, насквозь бюрократическую систему зависимости, и две системы ограничений, частично конфликтуя одна с другой, парадоксальным образом усиливали в архитектуре персональное начало.
Из сонма имен, относительно которых известно немногим более простого указания на принадлежность цеху, ярко выступают некоторые. Это Николас де Ондели (работал между 1207 и 1245 гг.), служивший
королям Иоанну Безземельному и Генриху III, точно строивший или перестроивший замок Шато-Гайар во Франции, а еще с 1212 г. занятый строительством замка в Кэмбридже. Это Джон из Глостера (умер в 1260 г.), строивший и Виндзорский замок, и само Вестминстерское аббатство, а также занятый реконструкцией лондонского Тауэра. В 1256 г. ему поручается «надзор над королевскими работами, так как король много утерпел, так как его работы ранее выполнялись шерифами или прочими еще чиновниками». Томас Юрден (умер в 1482 г.), строивший Итонский колледж и завершивший в 1460 г. строительство Лондонского моста. Уильям Джой (умер в 1347 г.) участвовал в перестройке собора Св. Павла в Лондоне и, наконец, ему принадлежит замечательная конструкция усиления башни в соборе Уэльса, который он достраивал.
К 1338 г. выяснилось, что под тяжестью массивной башни стены и столбы опасно накренились внутрь, кладка была повреждена и деформирована (enormiter confracta et deformata, как гласил протокол комиссии). Джой встроил в перекрестье нефа и трансепта четыре контрфорса абсолютно оригинальной конструктивной формы. Замечательные по красоте конструкции усиления оправдали себя и присутствуют на своем месте по сей день.
Наконец, это Уильям и Роберт Верчю, среди прочих работ, соорудившие один из бесспорных шедевров позднего средневековья — капеллу Сент-Джордж в Виндзоре. Они вели работы, согласно тщательно оформленной программе: «Перекрыть сводом хор капеллы в соответствии кровле самого тела, в семь пролетов, вместе с аркбутанами, парапетами, пинаклями и резными фигурами королевских зверей, найдя нужные камень и дерево и доставив их на место».
В книге аббата Сюгера о строительстве Сен-Дени мы обнаруживаем свидетельства неординарности объема знаний и умений, которыми располагал ведущий архитектор:»Весьма хитроумным образом, посредством верхних колонн и центральных арок, каковые требовалось утвердить над нижними в крипте, центральный неф старого храма надлежало выровнять, с помощью геометрических и арифметических инструментов, с центральным нефом новой пристройки, и таким же образом размеры притворов надлежало уравнять с размерами старых, за исключением изящного и восхитительного добавления (в форме) кругового ожерелья капелл, благодаря которому все будет сиять чудесным, непрерываемым светом из драгоценных и священных окон, придавая интерьеру великолепие». Сюгер (Сугерий) — это совершенно исключительная фигура, сыгравшая ключевую роль в создании стиля, названного потом готическим, и мы неоднократно еще будем возвращаться к аббату Сен-Дени.
Подробнейшее описание в книге Гервазия процесса строительства Кентерберийского собора, законченного за сто лет до того, как туда отправились знаменитые пилигримы Джеффри Чосера, позволяет убедиться в том, что в XII в. сооружаются некие «машины для подъема материалов» и еще деревянные эталоны, по которым каменщики высекали профили. При очень внимательном сопоставлении рисунков Д’Оннекура и их прототипов исследователи сумели доказать, что автор, осознанно или бессознательно, стилистически их несколько модернизировал. Более того, рисунок собора в Камбре был выполнен Вийаром не с натуры, а с чертежа, предоставленного ему местным цехом, так как к 1230 г. собор едва поднялся над уровнем земли!
Наиболее ценный материал относительно выделенности профессионализма дают нам протоколы экспертных заключений, которые требовались в связи с угрожающим состоянием построек или острыми спорами вокруг способа продолжения строительства. Так, в Шартре (1316 г.) читаем: «Мы обследовали аркбутаны, поддерживающие своды, швы остро нуждаются в зачеканке… мы постановили, что для пользы храма первые подмости должно поднять до уровня выше витражных окон, дабы сооружать свод пересечения». Еще более выразительны материалы долгих дебатов в Милане (1392 г.). Острая дискуссия велась по поводу выбора модуля — знаменитый уже тогда автор проекта Ульмского собора Генрих Парлер, вызванный специально из Германии, настаивал на модуле в 8 локтей; математик Сторналоко, эксперт, приглашенный из Пьяченцы, — в 7 локтей; миланцы же остановились на 6 локтях. Не менее упорно спорили о том, в какую фигуру следовало вписать поперечный разрез собора. Парлер настаивал на композиции ad quadratum, выступая против вариантов ad triangulum (согласно равностороннему треугольнику) или adflgura triangularum — согласно Египетскому треугольнику, тогда уже именовавшемуся Пифагорейским (с отношением 3:4:5). После долгих дебатов был вынесен вердикт:
«Они заявили, что храм надлежит строить согласно треугольнику или треугольной фигуре и не выше… что сами столбы, включая их базы и капители, должны иметь 40 локтей и не выше …стволы колонн средних рядов должны быть высотой 12 локтей, и свод нефа должен подняться, сообразно треугольнику, то есть на 24 локтя».
Наконец, уже к первому году нового века относится безусловно замечательный протокол голосования десяти экспертов по вопросу, «является ли работа прекрасной и достойной восхищения». Речь шла об оценке проектной программы, разработанной французом Миньо, тогда как разложение вопроса на два несло дополнительную смысловую нагрузку: первый был суждением вкуса; второй — суждением относительно соответствия правилам.
Раскладка ответов, поданных анонимно и в письменной форме, показывает всю полноту персонализма в оценке работы другого мастера и, косвенно, самооценки. Первый и второй эксперты заявили: «Красива, но не достойна восхищения»; третий — «красива, но была бы еще лучше при украшении нефа мозаикой»; четвертый — «некрасива и недостойна»; пятый
— «красивее первоначального проекта»; шестой — «чрезвычайно красива и весьма достойна»; седьмой — «не могла бы быть более красивой и достойной»; восьмой — «красива и достойна»; девятый — «прочна, красива и достойна»; десятый — «весьма красива и достойна».
Программа Миньо одержала победу, но интересно даже не это, а тот примечательный факт, что до раскола, внесенного Лютером и Реформацией, европейские мастера знают друг друга настолько хорошо, что демократическое решение группы экспертов вполне перевесило мнение миланского цеха.
Но не один только цех стоит в оппозиции обособлению архитектора как внецехового персонажа. Любопытно, что ту же позицию выражают нередко наиболее влиятельные в то время учредители культурной нормы — теологи. Опираясь на позднеантичную интерпретацию Блаженного Августина (обвинившего архитекторов в «краже» имени, которое, по его мнению, приличествовало только Творцу), никто иной, как сам Фома Аквинский записывал: «Начальствующие над каменщиками, держа в руках перчатки и мерную трость, говорят другим: «Высеки это так-то»; и они сами не работают, но они-то получают большую плату, чем многие опытнейшие люди».
И тем не менее новое профессиональное самоощущение упорно прокладывает себе дорогу задолго до торжества Ренессанса. Руку Джотто, выступившего в роли архитектора колокольни рядом с собором Сайта Мариа дель Фьоре, хронист именует «ученейшей и обученной», то же говорилось о скульпторе Никола Пизано, авторе барельефов для Джоттовой кампанилы. В 1231 г. Хью Либержье утвердил среди множества скульптур Реймского собора собственную статую с моделью храма в правой руке… Не будучи откровенным святотатством, это резко нарушало неписаную норму, согласно которой и в живописи и в скульптуре среди священных фигур могла помещаться фигура жертвователя — донатора, тогда как на фасадах готических соборов были размещены почти исключительно статуи королей.
И все же это пока исключения, хотя их достаточно много, чтобы говорить о тенденции. В целом в Европе сопротивление цехов не выпускало архитектора из рамок дисциплины цеха масонской ложи.Нужно было, чтобы какой-то сугубо внешний импульс нарушил идеальную, казалось, организованность цеха (уже, впрочем, переживавшего повсеместно кризис классовых отношений между мастерами и подмастерьями), чтобы архитектор мог отделить себя от строителя, сохраняя право руководить постройкой. Впервые такая ситуация складывается во Флоренции.
В 1294 г., когда флорентийский цеховой патрициат одержал, казалось, необратимую победу над феодальными кланами, и по всему городу одну за другой разрушают до основания горделивые башни баронов, Сенат Флоренции издает декрет:
«Принимая во внимание, что является признаком державного благоразумия со стороны великого народа действовать так, чтобы по его внешним делам могли познаваться и мудрость и великодушие его поведения, мы дали приказание Арнольфо, архитектору нашего города, изготовить чертежи и планы для обновления церкви Сайта Мария Репарата с величайшим и самым пышным великолепием, чтобы предприимчивость и мощь человеческая не могли никогда ни задумать, ни осуществить более обширного и более прекрасного. Все это должно быть сделано в соответствии с тем, что говорили и советовали самые мудрые люди нашего города, а именно, что не следует начинать общественных зданий и предприятий, если не имеется налицо проекта, который мог бы привести их в соответствие с великим духом, который рождается из стремления всех граждан, объединенных в одной воле».
Древние комплексы, подобные Московскому Кремлю или Тауэру в Лондоне, разрастались веками, так что следы деятельности многих поколений профессионалов наслоились до неразличимости.
Виндзорский замок, как и другие древние комплексы, ремонтировались и перестраивались столь часто, что выделить в них «подлинное» необычайно трудно.
Мастера с именем и те, что остались безымянными, работали бок о бок. В изощренности готики рыцарских залов трудно провести грань между работой собственно архитектора и трудом резчиков по камню и дереву. Обмен ролями между ними происходил достаточно часто, так что подлинным определением было само слово «мастер».
ристофер Рен и другие великие дилетанты были в состоянии осуществить свои замыслы только потому, что в разработке технического проекта им помогали такие мастера, как Джон Хоксмур, а в
реализации проекта -опытные шеф-строители, владевшие тонкостями ремесла, впрочем, когда порождались новые конструкции и технологии, опыт строителей нередко становился препятствием. Их консерватизм преодолевался Реном с огромным трудом.
Создание готических соборов, подобных Лаонскому, требовало, чтобы и сам проект, и технологии его воплощения передавались из поколения в поколение, поскольку процесс растягивался на века.
Веками секреты мастерства, среди которых были и реальные тонкости вроде возведения крестового свода от «замка» к опорам, и простые правила геометрического построения, хранились в ложах каменщиков. С ними были сопряжены цеха резчиков или стекольщиков, хранившие собственные секреты. Легенды о тайнах «масонов» впоследствии породили традиции масонских лож, которые не имели с древними цеховыми объединениями ничего общего.
Тонкая работа над созданием каменного декора объединяла единством стиля соборы и светские постройки вроде башни. Знание тончайших особенностей местного камня было при этом такой же основой профессионализма, как твердость рисунка.
Решение профессиональных споров нередко возникавших в связи с проблемами возведения огромных соборов, в частности Миланского, во множестве случаев требовало создания международного жюри. Единство стиля по всей Европе, общность латыни облегчали эту задачу.
Читайте далее: